Емельян Пугачев. Книга 2 - Страница 28

— Разрешите, генерал, — и адъютант в лакированных ботфортах щелкнул шпорами. — Его сиятельство Захар Григорьич Чернышев, не далее как месяц тому назад…

— Знай, знай!.. Лютше вас знай… Граф Чернышев приказал хватать его, хватать! — Губернатор оскалил белые ровные зубы и срыву схватил руками воздух. — И што же? Я выпускал своя канцелярия сотни бумаг, сотни наистрожайших приказов… Но где его поймать? А вот он… он, рваный ноздря, сам дается в руки… Хе-хе-хе… Гаспада! Нет, ви слишите, ви слишите?.. Государь… Петр Федорыч… Симоноффа напугал… Хе-хе-хе!

Слюшай, касак! Разговаривай Симонофф, пусть он спит спокойно. Таких Петр Федорычев мы маленько вешаем и плеточкой стегаем до самой смерть…

Генерал Рейнсдорп зорко смотрит своя губерния, и государыня императрисс им очшень, очшень довольна. И сей злодей потерпит казнь сами люта… Только, полагаю, сей злодей и в поминках нет. Видумка, фата-моргана, сказка…

Пфе, пфе…

— Разрешите, генерал. Комендант Симонов излагает факты… И факты содержания весьма острого…

— Только не тотчас, не тотчас, — вскочил с кресла генерал и, прижав локти к толстым бокам, отмахнулся ладонями. — Зафтра, поручик, зафтра.

Горячка нет, пустой вздор. Слюшай, сержант! Отведи, голюбчик, касака на кухня, чтоб был сыт, пьян и… и… нос в кабаке. Прощай, касак! Обнимай меня, генерала… — и губернатор, благосклонно улыбаясь, двинулся навстречу казаку.

— Не могу насмелиться, ваше высокопревосходительство, — попятился Пустобаев и провел рукавом кафтана по губам, чтоб приготовиться к поцелую.

— Не достоин я…

— А вот я насмеливаюсь, я достоин! — низкорослый генерал обнял верзилу и поцеловал его в бороду. — О! Учитесь, молодежь, как надо обращаться рюска простой шалвек… — сказал губернатор.

Офицеры с улыбкой пристукнули каблуком о каблук. А казак Пустобаев запыхтел, завздыхал. Губернатор быстро повернулся кругом, щелкнул пальцами:

— Але, але, гаспада… Бал продолжается! — и, окруженный толпой гостей и подхваченный под руку блондинкой, он направился в апартаменты.

— Люблю простой рюска народ, люблю касак!.. А образованный класс, о, нет, нет… где-то там, в облаках… мечты, химеры, а штоб твердо на почва стать, нет того, нет того… Вот я — немец… с гордостью говорю — немец… У-ти-ли-таризм! О! Чтоб не сказать более… Гаспада! В фантики…

Гоп-ля! Больше жизни!.. Бал продолжается!.. А где ж именинница?

Возвращаясь ни с чем из Оренбурга, казак Пустобаев у самой Татищевой встретил запряженную парой кибитку с рогожным кузовом, её сопровождали два верховых казака.

— Ой, матушка! — заглянув внутрь кибитки и узнав в сидящей там женщине капитаншу Крылову, вскричал Пустобаев, сдернул шапку, соскочил с коня. — Да куда же вы собралися? Уж не в Ренбурх ли?

— В Оренбург, в Оренбург, — сказала капитанша, высунув из кузова бурое, пропылившееся лицо. Кибитка остановилась. — Андрей Прохорыч так распорядился, отправил нас с Ваней, а сам, голубчик, один-одинехонек остался… в этакую-то страсть… — капитанша выхватила из рукава беличьего салопа носовой платок и всплакнула.

Рядом со смуглой, сухощавой капитаншей сидела дородная нянька, а меж ними — Ваня. Он безмятежно спал, перегнувшись в колени матери.

— А что ж, матушка… И верно рассудил Андрей-то Прохорыч… Неровен час… А в Ренбурхе от злодея сподручней отсидёться-то можно… Ну, да бог хранит… А как же, матушка, вас ангелы божьи невредимо чрез толпу-то злодейскую пронесли?

— Да ночью проскочили… Ой, да и страху было. Ведь они подле Илецкого городка стоят. А вот бог пронес.

— Я, матушка, в обрат возьму, провожу вас до Ренбурха-то.

— Что ты, что ты, Пустобаев! Поди, тебе губернатором спешное поручение дадено…

— Да нетути, матушка. Именины, вишь ты, у губернатора-то, сама генеральша именинница, гостей полон дворец, и все пьяные, и губернатор под турахом. Дак ему не до Пугачёва! Полопотал, полопотал дурнинушку какую-то, покривлялся, опосля того возгаркнул: «Продолжайте бал!» — да с тем и убрался… Э-эх… Одно званье, что губернатор…

Капитанша словам Пустобаева подивилась и разрешила сопровождать её до Оренбурга. Пустобаев обрадовался. У него страшно болела голова, он прошлой ночью в генеральской кухне столь усердно налакался водки да всяких вин, что с ним лихо приключилось, на весь губернаторский дом стонал и охал.

Теперь в самый раз будет в Оренбурге опохмелиться.

Сзади кибитки примостился на сене хромой солдат Семеныч, денщик капитана Крылова. Его голова с потешной косичкой моталась, как у мертвого барана. Старое, изморщенное лицо было красно, он пускал слюни и сладко спал.

— Пьяный?

— Пьяный, — улыбаясь, ответили едущие в ряд с Пустобаевым казаки. — Дважды с козел кувыркался. Ну-к мы прикрутили его полотенцем к задку. Тут спокой!

— А где же добыл он вина-то? — с надеждой спросил Пустобаев.

— Да вином-то мы, слава те Христу, мало-мало запаслись, — сказал молодой казак. — Не хошь ли, дед?

— А ну дай чуток сглотнуть… Дюже башка трещит.

Могутный и широкоплечий, он приостановился, ужал в пудовую лапищу глиняную баклажку с водкой, задрал седоватую бороду и, что приняла душа, — откушал.

Вот и слава богу, и развеселился. Догнал кибитку, перегнулся в седле, заглянул в лицо Крыловой, гулко прокричал:

— Вспомнил, матушка! Ей-богу, вспомнил…

— Что вспомнил-то?

— А как же, — заулыбался Пустобаев, оттопырил большой палец и с маху ткнул им в свою грудь. — Его высокопревосходительство изволили меня самолично в бороду причмокнуть.