Емельян Пугачев. Книга 2 - Страница 93

4

Обедали втроем: Пугачёв, Падуров и Овчинников. Говорили о делах, о том, что завтра же надо отправить небольшие отряды в помещичьи села Ставропольско-Самарского края: барские запасы пощупать да на зиму в Берды провианту подвезти, а главное — мужиков на дыбки поднять.

— А как с барами мужики управятся, пускай к нам, в наше войско идут, — сказал Овчинников.

— Высочайших указов надобно поболе изготовить, да чтоб попы в церквах народу оглашали, — проговорил Пугачёв. — Ты, Падуров, подмогни Ванюшке Почиталину бумаги-то писать. Эх, Николаева нету!..

И, только начали «по второй», зазвенела за окном лихая казацкая песня, с гиком, с присвистом.

Стоявший при дверях Давилин бросился на улицу и, тотчас вернувшись, доложил:

— Максим Григорьич Шигаев из похода вертанулся, сто десять казаков с верхнеяицкой линии привел.

— Добро, добро! Покличь сюда полковника, — оживился Пугачёв и подошел к окошку. На улице уже сгустились сумерки, валил хлопьями мокрый снег, и ничего там нельзя было разглядеть.

Вошел Шигаев, а с ним молодой казак Тимофей Чернов.

Шигаев перекрестился на старинную икону, мазнул концами пальцев по надвое расчесанной бороде и, отдав поклон застолице, сказал:

— Здорово, батюшка, ваше величество! Здорово, атаманы!.. Хлеб да соль!

— Милости просим, будь гостем! — и Пугачёв дал знак рукой Ермилке. — Подмогни полковнику!

Чубастый Ермилка и вошедшая с киселем из облепихи рослая Ненила разом насели на покашливавшего Шигаева. Он был в дорожном, поверх кечменя, архалуке из верблюжины. За дальнюю дорогу архалук насквозь промок, сильно осел, не было возможности стащить его с вытянутых рук Шигаева.

— Ну, прямо как припаялись рукава-то! — надсадливо пыхтела Ненила.

— Потряхивай, потряхивай! — хрипел и кашлял полковник. — Ой, легче!

Ненила с Ермилкой работали, как два грабителя при большой дороге: архалук трещал по швам, полковник от дюжей встряски мотался во все стороны. Но, слава богу, все обошлось не надо лучше: архалук уже висел на гвозде, а двое помогавших, и особливо сам Шигаев, дышали во всю грудь, будто приморившиеся кони.

— Присядь покамест, полковник, отдохни.

— Ну, а ты, молодец, с чем пожаловал? — обратился Пугачёв к молодому казаку Чернову, смирно стоявшему, каблук в каблук, подобно каменному изваянию.

Вид казака самый воинственный: мужественное, открытое лицо, большие рыжие усы, начисто бритый подбородок.

— Осмелюсь доложить, мы Сорочинскую крепость взяли, — гаркнул казак, при каждом слове вздергивая головой и крепко взмигивая, как от сильного света.

— Кто это — мы? — прикрыв правый глаз, уставился Пугачёв на молодца.

— А мы — это вкупе с четырьмя яицкими казаками.

— Не может тому статься, молодец, чтобы впятером этакую крепость взять!

— Истинно, не вру, ваше величество!

— Что же, один поп, что ли, крепость-то защищал? Чего-то не пойму я.

— Нет, поп не защищал, — ответил казак, — поп Кирилла сам первый присягу учинил вашему величеству.

— Ну, стало, один комендант защищал?

— И комендант не защищал. Комендант с дюжего испугу вышел навстречь нам с хлебом-солью… И вот, конешно, было дело так. Сорочинская, конешно, в ста в семидесяти верстах отсюдов. Вот мы и подкатили к крепости-та — я с четырьмя казаками яицкими да сто двадцать калмыков конных…

— Ха! — ударил себя по коленкам Пугачёв и вместе с креслом повернулся к казаку. — Экой ты путаник, казак… Стало, не пятеро было на приступе-то, а сто двадцать, да вас пятеро!

— Во, во! — потряхивая рыжим чубом и все так же крепко взмигивая, охотно подтвердил казак Чернов. — Как есть — сто двадцать пять… А где же тут пятерым!.. Нешто пятерым с этакой крепостищей совладать!

Обескураженный допросом государя, казак почесывал затылок, глядел себе под ноги, покашливал.

— Ну, а чего ж ты привез оттудова, какие трохвеи? С чем, мол, приехал-то?!

— А привез я с собой, конешно, две пушки, — сразу оживился казак, — пушки важнецкие, обе орленые, из меди литые, да еще тридцать пять бочек пороху, да два ящика ядер, да всю денежную казну на пяти подводах, конешно…

Все весело засмеялись, а казака от душевной натуги бросило в испарину.

— Экой ты, экой ты!.. — покрикивал Пугачёв, наливая вина в стакан. — С этого бы и начал, с военной добычи-то. А то заладил: впятером да впятером… Молодец ты, видать, ухватистый, а путем балакать не можешь.

На-ка, выпей! Ненила, поднеси молодцу на блюде. Пей, сотник Чернов!

— Я рядовой, ваше величество.

— Отныне будь сотником! Жалую тебя за старание за твое, что честь и славу воинства моего приумножил. Подойди к руке…

Падуров и Овчинников показывали жестами новому сотнику, что надо делать, но он не понимал. Тогда Ненила что-то шепнула ему, он шагнул к Пугачёву, повалился ему в землю и, стоя на коленях, поцеловал его руку.

— Спасибочко, царь-государь, от всей, конешно, казацкой души, от крови-сердца. Уж не погневайся!

— Встань, сотник. Ну, пей во здравие. Да погоди-ка… — Пугачёв прошел в спальню, побрякал там ключами, вышел, подал сотнику золотой. — На, сотник. Старайся, — и, обратясь к Овчинникову:

— А ты, атаман, распорядись одеть-обуть сотника поприглядистей. А пятерым казакам и калмыкам, что Сорочинскую брали, выдать по четвертаку и выкатить малый бочонок водки, пущай погуляют. А теперь, сотник, сказывай, как было дело.