Емельян Пугачев. Книга 2 - Страница 175

175

Митька Лысов прыснул в шапку, но Шигаев, сердито хлестнув его по спине рушником, как плетью, вопросил казаков:

— Слышали, молодцы, что батюшка-то изволил сказать? Мы первые у него будем.

— Благодарим, благодарим! — закричали казаки и стали чокаться с Пугачёвым. — Будь здоров, отец наш! Жить да быть тебе, долго здравствовать!

— Благодарствую, — ответил Пугачёв и со всеми выпил. — Да, детушки, придёт пора-времечко, да ежели бог благословит, я на Питенбурхе крест поставлю, а своей столицей ваш Яицкий городок объявлю. И сотворю по всей земле казацкое царство! И вечная будет всем воля!

— Ура! — закричала застолица, и все, кроме Лысова, снова чокнулись с Пугачёвым.

— А с изменниками своими, что сгубить измыслили меня, — ну, не прогневайся, — как донесет меня бог до Питера… жарко будет им. Я им не токмо что головы покусаю, а черева из них повытаскиваю. Геть, злыдни! — и Пугачёв, сверкнув углами глаз на Лысова, грохнул кулаком о столешницу. Все вздрогнули, стаканы подскочили, а Митька Лысов, схватившись за виски, прянул прочь от Пугачёва.

Чавканье, бряк посуды постепенно стихали, гости были сыты, холостые казаки, крадучись, рассовывали себе по карманам куски пирогов, все стали еще прилежней вслушиваться в речи Пугачёва. Он говорил плавно, неторопливо, делая паузы и внимательно всматриваясь в лица гостей.

— А чем я не люб-то им был, великим вельможам, генералам да князьям?

А вот послухайте. Еще когда тетушка моя была жива, Елизавета Петровна (Митька Лысов опять хихикнул, но тотчас зажал рот рукой), а потом и при моем царствовании многие бояре да и середовичи шли своей волей в отставку, уезжали на жительство в поместья свои и зорили своих бедных крестьян. Я зачал таковых нерадивцев к службе принуждать, и намеренье имел отнять от них деревни, а их посадить на жалованье. А судей не праведных, кои с народа последние потроха выматывают, хотел я смерти предавать. Как они увидали, что я крут, навроде дедушки моего Петра Великого (Митька Лысов, оскалив гнилые зубы, снова нацелился хихикнуть, но Шигаев крепко пнул его под столом ногой) …как увидали они норов мой, сразу тут и умыслили всякие козни мне чинить, яму копать подо мной. Как-то поехал я по Неве в шлюпке — разгуляться, они меня и заарестовали и разные поклепы на меня стали возводить. И быть бы мне убитым, да господь не допустил коснуться главы помазанника своего — добрые люди спасли меня. И стал я странствовать с того времечка по свету, и какой только нужды я не претерпел…

Пьяный Пустобаев, распустив веником бородищу и приоткрыв рот, сидел за столом копна копной, он смотрел в глаза батюшки, в три ручья лил слезы умиления, утирался скатертью. А Митька Лысов крутил носом, подмигивал казакам, прикрякивал.

— Да что уж об этом толковать-то, — продолжал Пугачёв задумчивым, негромким голосом. — Вы сами ведаете, в каком несчастном виде обрели меня; вся одежонка-то моя гроша ломаного не стоила — бродяга и бродяга! А вот теперь, ежели его святая воля будет (Пугачёв усердно перекрестился), утвержду царство праведное, чтобы гарный порядок был и чтобы народ не знал отягощения. А там от всех дел отрешусь, странствовать пойду!

Он замолк, и все молчали, сидели смирнехонько, не шевелясь, только Пустобаев все еще кривил рот от избытка чувства и посмаркивался в скатерть да поп Иван, лежа на полу, легонько во сне постанывал, охал.

— Ну, а как же, Петр Федорыч, держава-то российская? — спросил Максим Шигаев и прищелкнул пальцами по надвое расчесанной бороде. — Как же с державою, ежели вы странствовать уйдете? Кто же царствовать-то станет?

— А на царство пусть садится сын мой, Павел Петрович, — подумав, ответил Пугачёв, и на лице его изобразилась скорбь, правое веко задергалось.

Жизнерадостный Творогов, взглянув быстрыми глазами в загрустившие глаза царя, ударил ладонь в ладонь, крикнул:

— Братцы казаки! А ну, песню! А ну, притопнем!

Вновь стало шумно. Грянула веселая хоровая. Сытые казаки быстро поднялись, сбросили чекмени, оттащили спящего попа к сторонке, встряхнули чубами и под пару балалаек да под пяток дудок пустились в пляс.

За столом остались Пугачёв с Горшковым да Митька Лысов. Оперев локти о стол, обхватив ладонями голову, похожий на скопца, Горшков притворился спящим, даже чуть похрапывал: ему необходимо знать, как будет вести себя с государем полковник Лысов.

Дмитрий Лысов, ехидно улыбаясь, оттопырив зад и припав грудью к столу, воззрился в упор на батюшку. Шея у Митьки втянулась в плечи, сутулая спина еще больше сгорбилась, лысина тускло блестела, он походил на большую пучеглазую жабу, которая вот-вот прыгнет на Пугачёва и вопьется ему в горло. И верно: он подъелозился по скамейке к батюшке, схватил его левую руку повыше кисти двумя руками и лукаво заглянул ему в глаза.

Пугачёв сверху вниз смотрел на него, настороженно и с гадливостью.

— Давай, давай, давай мириться, — забормотал Лысов пьяным голосом, облизывая запекшиеся губы. — Ведь я тебя в тот-то раз, ей-богу, по ошибке… пикой-то пырнул! Хи-хи-хи!.. Ведь я люблю тебя, слышишь, шибко люблю! А ты не веришь? Хи-хи-хи!..

— Ты пообидел меня не пикой, а иным манером, — сказал Пугачёв. — За пику, за окаянство твое мы как нито еще сквитаемся, а вот как за Харлову я с тобой разочтусь, не ведаю… Пошто ты, бес, прикончил Харлову? Я ведь по сей день скучаю о ней. — Пугачёв часто замигал, нижняя губа его задрожала, он тихо, почти шепотом, проговорил:

— Жалко мне убиенную, вот как жалко!..

175